В преддверии 9 мая буду выкладывать воспоминания моей бабушки о войне. В том числе и по её просьбе. Война застала её четырехлетним ребенком, но многие события очень крепко отпечатались в её памяти. Собственно, это её мемуары, которые я только перенесла с бумаги на экран.

"Война!"

«Нынче детство мне явилось,
Приласкало на лету…» (В. Тушнова)

«Приласкало?», нет, не ласковым было мое детство, хотя я помню его с самого первого дня, когда буквально у всех соседей и соседок вырывался из уст крик: «Война!». Впервые это слово я услышала от мамы. Мне было в ту пору уже четыре года и два месяца. Был прекрасный солнечный теплый день. Накануне мама на базаре купила два пуда пшеницы и мы с раннего утра понесли их с мамой на мельницу. После того, как мельник отдал нам муку и мы направились домой, на полпути нас встретила мамина подруга Вера Митрофановна Ванечик. Она-то и сказала маме, что началась война. Мама оставила муку у Веры, схватила меня за руку и мы побежали домой. Только вбежали во двор, мама крикнула бабушке: «Война началась!»
К кому бы из соседей или подружек не прибежала я, это слово, непонятное, зловещее, произносили все и как-то по-особенному разговаривали взрослые, о чем-то шептались, суетливо бегали из двора во двор друг к другу и что-то все связывали в узелки, а на огородах копали ямы. Понять все это и осознать не было желания, просто любопытство владело моим умишком, да назойливые вопросы бабушки: «А чий делает Лида, а Алеся?»
Нас же (меня и подружек Галю, Розу) перестали выпускать на улицу, строго-настрого было приказано сидеть дома. «Война началась», - объяснила бабушка и побежала в огород с лопатой в руке. Но что же это такое – война?! Хоть и маленькие мы все трое были (имею в виду себя и подружек), но, сидя у нас во дворе, мы «обсуждали» это событие тем временем, как взрослые, не объясняя нам ничего, торопились что-то в спешке делать. И нам становилось страшно.

Вдруг на огороде была вырыта огромная яма с крышей, на крыше была посажена свекла и картошка.

Все мы (мама, бабушка, я и Игорь – брат) по очереди залезли в эту яму, и мама сказала: «Дети, здесь мы будем скрываться, когда начнется «бомбежка» (снова непонятное слово), это наше укрытие, наша землянка. Мы будем здесь и спать, если надо будет». И тут же Игорю было дано поручение – натаскать сена и следить, чтобы не посохла ботва у свеклы, иначе немец узнает, что здесь землянка.
Да, частенько приходилось нам в ней сидеть и днями и ночами, иногда даже по два-три дня. Наша спасительница – бабушка - ни за что не хотела оставлять дом: «Я должна быть в своей хате, я должна в ней и умереть, если Бог даст», -- твердила она. И, как верный страж, не оставляла дом ни днем, ни ночью, она-то и спасла его, когда начались грабежи во время отступления немцев.

А потом уже слово «война» стало понятнее, это что-то страшное, от чего плачут, страдают.

Зойке, сестричке, не запрещалось ходить даже в центр нашего городка. И однажды (может даже это было в один и тот же день) прибегает Зоя с ревом домой. Рев и плач стояли такие, что бабушка Серафима (подружка моей бабушки) прибежала во двор. Оказывается, начался в городе грабеж магазинов. Ей один дяденька дал головку сыра, но Зойка поднять её не могла. Тогда он предложил ей катить эту головку по дороге, что она и сделала. Но на её беду бежал в центр другой дядька, увидел Зою с сыром и отнял у неё эту головку. Вот почему ревела она, ей жалко было сыра. Только мама как-то успокоила реву, как раздался крик соседа Ярослава Шатило: «Серафима утонула в чане с патокой!» Я тоже побежала её спасать, ведь это была лучшая подруга бабушки Анны, да и события происходили за огородом нашим. Когда я прибежала туда, уже Серафиму достали из чана и волокли к речке отмываться.

За нашим огородом была какая-то маленькая паточная, там делали патоку, возле неё стояли два огромных чана, один пожарный, а во второй сливали патоку. Когда начался грабеж, тогда и угодила Серафима: захотела сладенькой дармовщины. Над ней потешались люди всю её оставшуюся жизнь, до самой смерти, а для меня все эти события вместились в непонятное слово, которое мы пытались разгадать.

читать дальшеИменно в этот период я узнала, что кисель бывает сухой, а не тот, что бабушка наливала в стаканы. Это открытие меня Зоя сделала. «Конечно, - думала я, - почему же ей не знать, она-то его ела, она жила с Игорем у мамы, а меня с пеленок растила бабушка».

Вообще-то я и не свет появилась благодаря добрым людям, мама же хотела от меня избавиться. Почему? Жизнь заставляла, а ещё пуще то клеймо, которое легло на всю нашу семью и определило, по-видимому, судьбу всех нас.

Мама с папой жили в Минске, работали учителями, папа был директором школы.
14 ноября 1936 года был арестован за «антисоветскую агитацию», якобы он создавал молодежные кружки в школе, которые должны были принять участие в свержении советской власти. Так он стал политзаключенным, а мама и вся семья – «семья врага народа». На руках двое детей и беременность в придачу. Куда идти искать правды, что делать, как жить? Она закрыла квартиру на ключ и отправилась пешком из Минска в Копыль. Оставив детей у бабушки (своей мамы), она возвратилась в Минск, но квартира разграблена, замки новые, её не пустили даже в дом. Она снова пешком идет домой, в Копыль, к матери. Работы нет, детей кормить нечем, и она принимает решение – повеситься. Благо, лес недалеко.

На закате беременная женщина с веревкой в руке идет в лес. И тут на мое счастье (?) встречает она женщину, это была жена нового лесничего, присланного из Старых дорог в Копыль (кстати, копыльское лесничество до сих пор расположено в доме возле леса). Это было Волосевич Ядвига.
Женщина сразу почувствовала, что что-то неладное творится со встречной, не по дрова же она идет на ночь глядя. Ядвига остановила маму, пригласила в дом, напоила чаем.
- Ты в лес так поздно почему идешь?
- Нечем печь вытопить, дети мерзнут.
- А где же ты живешь, на какой улице?
Мама рассказала ей и даже показала дом, он виден был (в Копыле холмистая местность) с холма, на котором стоял дом лесничего. Виден был наш огород, сарай и крыша дома. До полуночи проговорили женщины о жизни, о судьбе. Когда же пришел лесничий, муж Ядвиги, он проводил маму до дому, а через два дня привез воз дров, пиленых и рубленых. До самой войны эти люди не оставляли маму без поддержки и сердечной помощи.

Когда родилась я (1937 год), Ядвига справила детское приданое, приготовила стол и на красиво убранном возке привезла маму со мной к бабушке. Все соседи удивлялись доброте и сердечности этих людей. Трагично закончилась их жизнь: лесничего на глазах жены и сына-подростка расстреляли немцы за связь с партизанами, Ядвига же была угнана в Германию, и всю войну пробыла узницей Освенцима. Её и сотни других узниц уже готовили для сжигания в крематории. Чудо спасло её: когда площадка печи стала наклоняться и люди, налегая друг на друга, начали плыть в печь (перед тем, как взойти на площадку, люди становились босиком во что-то жидкое и скользкое, поэтому узников не нужно было впихивать в печь – сами плыли) раздалась команда: «Прекратить!», площадка выравнялась и буквально в полуметре от зева печи осталась не проглоченная огнем, живая Ядвига (это все из её же собственных рассказов. Она приезжала к нам в 1948 году. Сын её, увидев, как расстреливают отца, убежал к партизанам, а затем пристал к одной из частей Красной Армии, был сыном полка, погиб. Сама же Ядвига тоже пожила недолго).

Вот с этого (уже знаю) июня 1941 года «началась» моя память. Конечно, возвращаясь к мгновениям прошлого, я пытаюсь воскресить те капельки жизни, которые до сих пор во мне. И когда они приходят в памяти, я вижу их в цвете, в звуках и, кажется, чувствую запахи тех дней.